Привкус крови становился нестерпимым.
«Я, наверное, прокусила язык», - это была единственная мысль, вялая и беспомощная. Перед глазами было небо – светло-голубое, почти белое; небо наползало со всех сторон и обволакивало холодной белизной. Кошка чувствовала спиной жесткую землю, чувствовала, как колкая травинка щекочет ей ухо, но сил пошевелиться и повернуться не было.
Кто-то звал ее – громко, надсадно, но голос звучал как через толщу воды. Она один раз тонула в детстве, и узнавала это ощущение – когда все понимаешь, но не можешь дернуть и лапой, и где-то далеко кто-то кричит и кричит…
Небо кружилось. Почему-то самые яркие воспоминания запечатлеваются в памяти короткими вспышками – ощущениями, запахами, обрывочными словами. Воспоминания кружили вместе с небом птицами-падальщиками. Воспоминания детства, спаянным, ранним куском – мама я хочу есть мама мама он укусил меня за хвост а кто такой предводитель а я тоже им стану а где находится звездное племя мама где ты мне страшно сам дурак я первая стану ученицей я буду лучшей ученицей и лучшей воительницей мама он снова меня укусил.
Что было потом? Голова болит и кружится, во рту – сплошная кровь. Кто-то зовет.

…Ей девять лун и она впервые чувствует себя свободной.
Плюшка помнила, как она ждала ученичества – как спасения. Не нужно будет круглыми сутками торчать в детской под присмотром матери, слушая бесконечный противный писк других котят, не нужно будет унизительно выпрашивать разрешения погулять хотя бы по лагерю, где только и можно что с завистью смотреть на воителей и учеников, беспрепятственно выходящих в манящий и таинственный лес. Думалось – вот стану ученицей и буду ходить, где хочу!
Ага, как же.
«Никаких одиночных походов в лес, еще перейдешь через границу случайно», «не лезь вперед, мала еще»,  «никаких гулянок, ты что, забыла об обязанностях в племени?». Плюшка довольно рано начала подозревать, что и пока еще совсем отдаленная перспектива стать воительницей (и избавиться, наконец, от надоеды-наставника) не станет для нее избавлением. И уж тем более не станет совсем уж недосягаемая гипотетическая возможность стать глашатаем или предводительницей. Потому что до тех пор, пока ты живешь в племени, на твоей шее висит здоровенное ярмо, и имя ему – звучное, благородное, благословенное, тяжелое – Воинский Закон. Надо ли говорить, что это откровение стало разочарованием?
Но теперь-то точно все изменится!
Все вышло удивительно легко: выскользнуть из лагеря оказалось совсем не сложно, потом – пересечь территорию племени, с удивлением прислушиваясь к собственному равнодушию (не екало и не прыгало сердце, как будто происходит что-то совершенно обыденное), переступить через границу, а дальше…
А дальше – ранняя трава казалась мягче и шелковистее с каждым шагом, и воздух был полон чего-то нового и кружащего голову. Хотелось остановиться и просто стоять, вдыхая этот воздух. Позже она привыкла и уже не чувствовала этот сладковатый привкус, но знала, что этот вкус был вкусом свободы.
Ступая по нежной траве, Плюшка рассеянно перескакивала с мысли на мысль, ни на чем не задерживаясь надолго. Будут ли ее искать? – конечно будут, найдут ли? – вряд ли, если она успеет уйти далеко, запах выветрится, а вот был дождь был, тогда уж точно! – а что ей делать теперь? – какая разница, охотиться она умеет, с голоду не помрет, теперь она может делать – что хочет!
«Если я увижу тебя за границами племен, ты будешь у меня до посвящения подстилки чистить». Подавись теперь своими подстилками!
…На следующее утро она проснулась до рассвета с мыслью о том, что надо успеть поохотиться до начала тренировки. Потом какое-то время лежала, тупо рассматривая стенки пустой лисьей норы, в которую забилась на ночь. От входа тянуло сыростью и холодом.
Ночью прошел дождь…

…Ей девять с половиной и все не так уж здорово.
Поначалу – ломало страшно. Это был такой глухой, глупый период, когда вернуться уже бесполезно и стыдно (ушла, дурочка, искать непонятно чего, испугалась и прибежала обратно), а что делать – неясно. Она просыпалась под рассвет и уходила на охоту с мыслью о том, что надо накормить племя, просыпалась уже на обратном пути и от ярости иногда рвала добычу в клочки. Она слонялась по округе днем, не зная, куда податься, и возвращаясь каждую ночь на облюбованное место для сна под корнями старого дерева (лисью нору пришлось покинуть, не смогла свыкнуться с запахом). Она была как пес на веревке, привязанный Двуногими, и колышек был вбит аккурат в центре лагеря Грозового племени, а веревка была проклятым и благословенным Воинским Законом.
А еще она ни разу до сих пор никого не встретила. И где страшные сказки о злых одиночках, которые только и ищут, с кем подраться? Получается, что все – вранье?
Так было до дня, который был помечен в памяти не то верстовым столбиком, не то крестом – царапины от кошачьих когтей крест-накрест.
…Мышь сидела в ямке на земле и вертела в передних лапках зернышко. Плюшка кралась, низко пригнувшись – последние две охоты вышли неудачные, первая по неосторожности, вторая от расстройства из-за первой, но поймать эту добычу смог бы и слепой котенок. До добычи оставались жалкие пару лисьих хвостом, дальше перестраховываться уже некуда, и кошка напрягла задние лапы, готовясь к прыжку.
Неожиданное шумное шуршание сбило ее с толку. Плюшка удивленно дернула ухом, видя, как зашелестела трава прямо за мышью, а потом оттуда каким-то нелепо-вертикальным прыжком вылетела мелкая пестрая кошка. Мышь бросила зернышко и улизнула в миг – за секунд до того, как лапы незнакомки со стуком ударили об то место, где она сидела.
- Вот ведь! – громко воскликнула кошка, - удрала!
Плюшка наблюдала с изумлением. Это вот что – охота?
Трехцветная подняла голову.
- Привет! – весело сказала она, садясь, - а ты кто и почему охотишься на моей территории?
Плюшка заволновалась. Это было первое ее столкновение с неплеменной кошкой, но она казалась на очень-то опасной. Но слова «моя территория» что-то да значили. Незнакомка была мелкой, меньше, чем Плюшка, значит, если придется драться – перевес будет на ее стороне. С другой стороны, ее-то учили сражаться по правилам, а как сражаются одиночки?
«Никогда не лезь в драку без необходимости», - прозвучал в голове ненавистный голос наставника. Подавив детский порыв не следовать запомнившемуся совету назло, Плюшка сказала:
- Я не нашла ни одной метки. Почем мне знать, что это твоя территория?
Она приготовилась, если что, защищаться, но трехцветная кошка только рассмеялась:
- Ага, ты права. Но я тебя все равно никогда не видела. Ты кто?
- Я… тут недавно, - неловко произнесла Плюшка, впервые столкнувшись с этой проблемой. В племенах не очень-то уважали одиночек, и рассказывали, что одиночки не очень-то уважают племенных котов – за то, что они сидят на одном месте и слушаются одного кота. А ей вовсе не хотелось, чтобы ее считали племенной неумехой. Она, в конце-концов, уже половину луны одна прожила, и ничего, даже не похудела.
Трехцветка казалось ей немного странной. Если бы кто-то вот так забрел на территорию Грозового племени…
«Да хватит уже думать о племени! Ты больше не в нем!»
- Это я поняла, - нетерпеливо закивала кошка, - а как тебя зовут?
«Вот ведь…»
Свое имя Плюшке никогда не нравилось. Ну что за имя? Для котенка может было бы и ничего, но для ученицы (пусть и бывшей ученицы) унизительное и детское. Кто хотел утешить – говорили, что назвали ее так из-за шерсти, плюшевой, ровной, толстой, кто хотел обидеть – говорили, что из-за чуть приплюснутой мордочки. Так или иначе, имя было дурацкое. И бесперспективное. Можно попробовать угадать, кто вырастет из Огонька или Серебрицы, а из Плюшки? Ерунда одна, короче.
Трехцветка ожидала, с интересом покачивая хвостом. Что делать-то?  У одиночек имена обычно совсем другие,  иногда – совершенно бессмысленные наборы слогов, красивые и странные. И тут она – Плюшка. Надо что-то придумать! И кошка лихорадочно выпалила первое, что ей пришло в голову:
- Фелина!
Когда она произнесла это вслух, наскоро придуманное имя понравилось ей еще больше. Неплохо!
Собеседница кивнула без всякого удивления:
- А я – Сойка.
Плюшка-Фелина тут же почувствовала себя дурой. Совершенно лесное имя же. Можно было и не исхитряться.
Сойка рассматривала ее, склонив набок голову. У нее были чуть раскосые, прищуренные глаза, немного разного цвета – правый чуть зеленее, левый чуть синее, не приглядываясь – и не заметишь. Хотя она и подергивала хвостом, от нее веяло дружелюбием. Драться никто не собирался.
Пока Плюшка думала, о чем еще можно поговорить, Сойка заговорила сама:
- Видела, как от меня эта мышь ускакала? Дурацкая! Никак не поймаю.
- Ты довольно странно охотишься, - рискнула заметить Плюшка.
Сойка прищурилась еще больше.
- Нормально я охочусь! Ты лучше, что ли?
- Ну уж ее я бы поймала.
- А вот и нет!
- А вот и да!
Кошки замолчали. Неподалеку застрекотала стрекоза.
- Докажи, - азартно предложила Сойка.
- Зачем? – Плюшка удивленно посмотрела на нее. Доказывать? Она и так знает, что хорошо охотится!
- А вдруг ты врешь? – Сойка сделала шажок вперед, - а вдруг ты вообще домашняя?
Плюшке стало обидно.
- Ну и докажу!

…Сойка доедала мышь – видя, что она действительно голодная, Плюшка отдала добычу. Признала свою неправоту трехцветка легко:
- Ладно, ты правда здорово охотишься, - сказала она, жуя, - кто тебя учил?
С языка чуть не сорвалось «наставник». Она уже назвалась не своим именем, значит – врать до конца. В конце концов, Сойка наверняка скоро уйдет дальше по своим делам.
- Да был один… кот, - несколько неловко соврала Плюшка. Сойка понимающе качнула головой:
- Ага. А ты от своих почему ушла?
Сойка не уточняла и не интересовалась подробно, более того, не выказывала никакого удивления, и это придавало уверенности. Плюшка осмелела:
- Да достали контролем и нравоучениями…
Сойка интенсивно закивала, дожевывая:
- Понимаю! Я от своих тоже убежала, когда они начали на меня давить – просиди всю жизнь на родной земле, туда не ходи, сюда не ходи, это опасно… я давно сбежала, зимой еще. Сначала было голодно, а потом кое-как – где у домашних подворую, где еще что. Охотиться меня не успели научить. Спасибо за мышку! – она облизнула усы.
Плюшка не верила своим ушам. Сойка так легко признавалась в том, что она чего-то не умеет – в племени это было решительно невозможно! Обязательно будут с кем-нибудь сравнивать, а то и вовсе засмеют, так что лучше молчать в тряпочку, а здесь… это подкупало. Это завораживало. Против воли Плюшка ощутила к веселой трехцветке симпатию.
- Слушай, Фелина, - сказала та, и Плюшка не сразу вспомнила, что это теперь вроде как ее имя.
- Что?
Это было так... странно.
- Научишь меня охотиться?
Впервые Плюшка ("Фелина?") почувствовала, что поводок Воинского Закона ослабевает.

Это единственное такое яркое воспоминание. Она с трудом поворачивается набок. Голова гудит, вкус крови и забивающий ноздри запах вызывают тошноту - тяжелую, муторную. Кто-то кричит, и этот крик прорывается сквозь влажный мох, забивающий уши и слух.
Память - отпечатки лап на сыром песке, полустертые, смазанные.

Ей десять лун.
- Расскажи о своей семье? - говорит как-то Сойка, когда они отдыхают после обеда. Сойка стала охотиться куда лучше, а добыча тут невиданная - водяные крысы. Фелина - она уже привыкла к новому имени - и не мечтала, что будет так далеко от дома. Она все еще часто просыпается до рассвета, и Иногда тянет шею от впаянного с рождения в горло ошейника Закона, но каждый вздох дается все легче. А еще говорят, что домашние ходят в ошейниках. Просто у лесных они не видны.
Что ей - семья? С детства внушали - что племя... Фелина уже наловчилась бойко врать, и она уверенно ответила:
- Большая. Привыкли жить на одной территории... и не поймешь, кто тебе какой родственник. Старшие учат младших и охотятся для всего... для всей семьи.
- Как племя? - уточняет Сойка. Вздернув голову, Фелина не понимает, что читает в ее взгляде. Глаза подруги, обычно видные до дна, сейчас – непроницаемы.
- Ну… да, - осторожно говорит Фелина, - похоже на племя, правда?
- Очень похоже.
Разговор сходит к нулю. Фелина ежится, хотя на дворе – ясный день, и сквозь ветви деревьев проникает теплый, мозаичный свет. Она всегда стремится под сень деревьев – не привыкла жить на равнине.
Она чувствует, что ошейник еще никуда не делся.

- Фелина, - однажды зовет ее Сойка, когда они уже устроились на ночлег в дупле старого дерева и лежат, только чуть соприкасаясь боками.
- М? – она почти спит, погрузившись в приятную, теплую, темную дремоту, перед закрытыми глазами кружатся фиолетовые искры.
- Тебя ведь по-другому зовут, да?
Искры взрываются и исчезают. Фелина не открывает глаза, но дрема пропадает, как не было. Где-то далеко коротко и издевательски ухает сова.
- Да, - отвечает она, потому что говорить правду иногда легче. Скрывать правду о себе нетрудно только поначалу, а потом узел стягивается все туже – и ложь накапливается, давит. Лучше правду, черт с ними, с последствиями.
- А как?
Фелина мысленно вздыхает. Ладно, она должна была получить свою порцию насмешек рано или поздно. Тем более, что она вроде как виновата перед Сойкой – ложью.
- Плюшка.
Чужое имя, падающее камнем. Сойка молчит, молчит еще и еще, и Фелина чувствует, как в груди начинает разрастаться пустота. Наконец подруга вздыхает, ерзает, сворачивается клубком и роняет:
- Хорошее имя.
И больше – не слова. Сова кричит снова, в этот раз – сочувственно.

Ни одного больше сказанного по этому поводу слова, ни одного упрека; Сойка продолжает звать ее Фелиной, и теперь это имя звучит совсем своим, наверное, потому, что принято честно. Плюшка забыта, осталась где-то позади в своем ошейнике, трава становится с каждым днем гуще, с неба льется жар. Сойка веселая и честная, она хорошо научилась охотиться, а драться Фелине учить ее лень – и она отговаривается вечным «потом», и «да я сама толком не умею». Но пока Зеленые Листья, и мир ласков, и воздух сладок, и все вокруг – неопасно и дружелюбно, кроме вездесущих Чудищ и псов, но и от тех, и от тех можно убежать, а значит – все хорошо. Фелине иногда кажется, что они уже обошли всю Землю кругом и скоро выйдут к родному Лесу с другой стороны, но Сойка только смеется над ней и обещает, что скоро они дойдут до Города, а в Городе – там настоящая жизнь. Лишь иногда Фелина просыпается под рассвет с колким ощущением под сердцем и чувством, что она что-то забыла или потеряла, но рядом спит Сойка, она обычно просыпается и бормочет «еще рано, спи», и Фелина, убаюкивая тревожащее чувство, снова проваливается в сон.

Как же она оказалась здесь? Фелина с трудом переворачивается на живот, упирается лапами в твердую землю. Голову качает из стороны в сторону, и ей кажется, что если она встанет – снова завалится набок. Из пасти капает несколько капель крови. Лапы дрожат от напряжения.
- Фееееелиииинааа! – надрывный, визгливый крик болезненно прерывает пелену временной глухоты и кошка вздрагивает всем телом. Сойка!
Её обдает мерзким лисьим запахом, таким, что ее чуть не выворачивает наизнанку. Фелина пытается встать, передние лапы подламываются.
...Они добрались до этой отдаленной рощицы на рассвете. Поступили глупо, выйдя в дорогу слишком поздно, и в полдень жара стала невыносимой. Это была вполне логичная идея – переждать жару в прохладной роще, поохотиться и пойти дальше через несколько часов, но надо было учесть одно – что эта идея могла прийти в голову не только им.
…Лиса была нездорова. У нее затянулась линька, она была вся в клочках лезущей шерсти, и жара и плохое самочувствие делали свое – она была зла и голодна. Но она все еще была достаточно умна для того, чтобы подойти с подветренной стороны.
Фелина помнила этот момент, когда, повернувшись, лицом к лицу столкнулась с щерящейся лисой, у которой на клыках пенилась слюна. Она ахнула от неожиданности и отступила, за спиной заверещала Сойка – маленькая трехцветка, не умеющая драться. Легко было убегать от глупых собак и Чудовищ, но лиса знала правила игры не хуже их. И еще лиса была зла.
- Уйди! – рявкнула Фелина на Сойку, это пришло ей в голову быстрее, чем «беги». Когда она в последний раз сражалась? На тренировке, в прошлой жизни? За последние луны они ни разу не повторила ни одну боевую стойку, ничего. Тело помнило, но памяти тела было мало – она, в конце-концов, еще ни разу по-настоящему не дралась.
Она зашипела, прижав уши, но лису это не испугало. Клацнув зубами, она двинулась вперед, заставив Фелину попятиться. Хотелось оглянуться через плечо, чтобы убедиться, что Сойка скрылась, но это было бы самоубийством.
- Пошла вон! – Фелина зашипела сильнее и сама сделала шаг навстречу лисьему зловонию. Противница растерялась лишь на миг, и Фелина, решив, что лучше момента не будет, прыгнула на нее.
Это было смешно. Лиса отскочила с ее пути раз (Фелина пробуксовала, развернулась, прыгнула снова), два, а потом ей это надоело, и очередной безнадежный прыжок кошки (деревья плясали перед глазами, все рябило) был встречен сильным ответным ударом всем телом. Описав в воздухе дугу, Фелина ударилась головой об шершавый и толстый древесный ствол и все померкло.
…Почему она так и не убежала?
- Фелинааа!! – с трудом подняв голову, она увидела, что лиса придавливает Сойку к земле. Это кратко придало сил, Фелина вскочила, пробежала пару шагов – и лапы снова подкосились.
- Сойка! – голос был хриплым, - Сойка!
Визг и тяжелый, металлический запах крови, смешанный с лисьей вонью. Мир вокруг снова закружился – недобро и быстро, визг превратился в металлическое дребезжание, словно в голове сворачивалась и разворачивалась разболтанная железная лента.
«Воинский Закон», - почему-то подумала Фелина перед  тем, как потерять сознание.

…Когда она открыла глаза, в воздухе был едва слышный звон, неизвестно, чем порожденный – ударом по голове или... чем еще? Почему лиса ушла? Почему не тронула ее?
Фелина рыдала, уткнувшись мордой в землю. Шею давило, и в воздухе пахло приближающейся грозой.