Среди пышных зарослей вереска, сливаясь с уже начавшей желтеть травой, виднелось большое, пушистое коричневое пузо, пытающееся, как солнечная батарея, впитать в себя последние остатки почти исчезнувшей летней теплоты. Прищурив один глаз, Ягода смотрел сквозь веточки на медленно закатывающийся под горизонт солнечный диск. С неудовольствием он подумал, что дни становятся все короче и холоднее. Что ж… Значит, еще чуть-чуть и я не смогу набить брюхо до отвала дичью; придется лечить больных котов и продираться сквозь противный и липкий снег. Снег Ягода не любил за то, что он имел неприятное свойство липнуть к его бокам, превращая шерсть в мерзко выглядящее сосульки.
   В детстве он любил Голые Деревья. Красивые белые хлопушки, медленно падающие с монотонно-серого небо, забавные следы, что остаются позади тебя, когда идешь по глубокому снегу, возня в сугробах и строгое выражение на мордах кошек, которые в пятый раз пытались затолкать непослушных котят с мороза в детскую. Все эти воспоминания, с одной стороны, навевали приятный ностальгический флёр, а с другой расковыривали новую рану, совсем недавно зажившую.
   В конце последних Голых Деревьев его мать заболела. Он помнил, как сначала это был просто кашель, редкий, какой он бывал практически у всех котов в ту пору. Затем, он становился все более и более отрывистым, более глубоким, более частым; соседки по детской начали отправлять ее к целителю, но та все отнекивалась: мол, и так целебных трав мало, что ж тратить их на неё. Но болезнь все прогрессировала, и Ягода даже сейчас ощущал тот неописуемый холод, который пробрал его, когда его мать впервые ночевала в пещере у целителя, а не с ним. Словно яркие вспышки света, что иногда видны со стороны домов Двуногих, замелькали воспоминания, и последним из них, самым ярким, болезненным, был тот день, когда её не стало. С тех самых пор и началась его нелюбовь к Голым Деревьям: холодно, снег, лапы мокрые, ветер дует так, что аж до костей пробирает, из-за мороза не чувствуются кончики ушей – все эти эпитеты служили маской для настоящей причины.
   Ягода резко открыл глаза и увидел перед собой бескрайнее небо, которое успело уже потемнеть. Однотонное, с серовато-синим отливом, на котором было совсем-совсем мало маленьких сияющих точек, будто бы умершие решили сегодня не смотреть на своих земных подопечных. Медленно встав, он почувствовал внутри какое-то опустошение, словно голый склон горы, почувствовал ту особую тупую грусть, которая всегда остается после неприятных травмирующих воспоминаний. Кинув на небо долгий, ищущий взгляд, Ягода развернулся и ушел.
   Вечер. Вроде бы, Паутинник обещал пойти за травами. Ягода осторожно заглянул в палатку к целителю. Обрадовавшись, что внутри никого не было, кот аккуратно, тихой поступью зашел внутрь и начал считать запасы – он постоянно так делал, когда был расстроен и задумчив.
   Первый листок, вторая веточка, третья ягода. Ученик е мог сказать, сколько прошло времени, когда он услышал голос своего наставника:
- Ты можешь быстрее?
Ягода вздохнул. Он помотал головой, пытаясь снять с себя грусть и оцепенение, пригладил шерстку на груди и вышел наружу, сияя непринужденной улыбкой.
- К вашим услугам, наставник, - сказал Ягода, и, если честно, ему было немного неловко называть Паутинника наставником, ведь, по сути, они были практически ровесники. Он слабо представлял, чему ему сможет научить столь юный целитель, и закончил ли он свое обучение.
- У нас закончились ромашка и календула.
- А где они растут? И для чего нужны? Какие у них свойства? А много ли нам надо? А у других племен они тоже есть? – выпалил Ягода, не дожидаясь ответов на свои вопросы. Он любил испытывать своего учителя на прочность.